ИСТОЧНИК
Приезд в Грузию был для поэта неслучайным. Есенин ощущал необходимость вырваться из круговорота, ставшего уже пагубным богемного образа жизни. Кавказ всей своей историей обещал одарить творческим подъемом. Строки, ставшие хрестоматийными, в те дни были откровением:
Издревле русский наш Парнас
Тянуло к незнакомым странам,
И больше всех лишь ты, Кавказ,
Звенел загадочным туманом.
СЕРГЕЙ ЕСЕНИН - ПОЭТАМ ГРУЗИИ
Писали раньше
Ямбом и октавой.
Классическая форма
Умерла.
Но ныне, в век наш
Величавый,
Я вновь ей вздернул
Удила.
Земля далекая!
Чужая сторона!
Грузинские кремнистые дороги.
Вино янтарное
В глаза струит луна,
В глаза глубокие,
Как голубые роги.
Поэты Грузии!
Я ныне вспомнил вас.
Приятный вечер вам,
Хороший, добрый час!
Товарищи по чувствам,
По перу,
Словесных рек кипение
И шорох,
Я вас люблю,
Как шумную Куру,
Люблю в пирах и в разговорах.
Я - северный ваш друг
И брат!
Поэты - все единой крови.
И сам я тоже азиат
В поступках, в помыслах
И слове.
И потому в чужой
Стране
Вы близки
И приятны мне.
Века всё смелют,
Дни пройдут,
Людская речь
В один язык сольется.
Историк, сочиняя труд,
Над нашей рознью улыбнется.
Он скажет:
В пропасти времен
Есть изысканья и приметы...
Дралися сонмища племен,
Зато не ссорились поэты.
Свидетельствует
Вещий знак:
Поэт поэту
Есть кунак.
Самодержавный
Русский гнет
Сжимал все лучшее за горло,
Его мы кончили -
И вот
Свобода крылья распростерла.
И каждый в племени своем,
Своим мотивом и наречьем,
Мы всяк
По-своему поем,
Поддавшись чувствам
Человечьим...
Свершился дивный
Рок судьбы:
Уже мы больше
Не рабы.
Поэты Грузии,
Я ныне вспомнил вас,
Приятный вечер вам,
Хороший, добрый час!..
Товарищи по чувствам,
По перу,
Словесных рек кипение
И шорох,
Я вас люблю,
Как шумную Куру,
Люблю в пирах и в разговорах.
ВИЗИТ ЕСЕНИНА В ГРУЗИИ
В начале двадцатых годов поэзия Сергея Есенина завоевала необычайную популярность не только в России, но и в Грузии. Сергей Есенин стал подлинным тайновидцем душ молодого поколения, голос автора «Возвращения на родину» буквально пленил читателей.
Стихи Сергея Есенина в новом свете раскрыли читателю красу необъятных российских нив, чистоту и прозрачность полноводных рек, трепетных хороводов белых берез, далеко от городов раскинувшихся сел с несказанной красотою ветряных мельниц и срубов. Да, он действительно оплакивал оставленный в деревне отчий дом, встревоженную непонятной судьбой сына старуху мать и своею песней прощанья захватил даже вышедшую на новую дорогу, строящую новую жизнь молодежь. Поэзия его явилась драматическим отзвуком исторического столкновения города и деревни, сильным эхом богемной жизни захваченного водоворотом большого города деревенского мальчишки. Поэт метеором врезался в город из своих деревенских далей, всполошил и взбаламутил свою душу, но где-то в глубинных тайниках ее сохранил и взлелеял чистоту и нежность сельских вечеров и дал почувствовать нам вечную молодость этой неувядаемой красы.
Всем строем своей души он как бы воспротивился урбанистическому духу века, и с его приходом в город ворвались свежие ветры сельских просторов, дыхание нетронутой природы. Поэзия для Сергея Есенина была лирической повестью о своей жизни. Свою жизнь поэта и свой голос поэта он считал выражением и отражением жизни, дум и чаяний российской народной массы.
Еще в 1922-1923 годах вокруг личности и творчества Сергея Есенина буквально роились легенды. Был обострен интерес к нему и у нас. Грузинские поэты всех поколений знали наизусть стихи Есенина. Есенинские строчки звучали на писательских встречах, диспутах и собраниях. Приезд Сергея Есенина в Тбилиси был вполне подготовлен.
6 сентября 1924 года, после десятидневного пребывания, из Тбилиси уехал Владимир Маяковский, а 9 сентября на проспекте Руставели появился Сергей Есенин. Маяковский своей внушительной внешностью и громким басом сразу привлекал внимание прохожих, а внешне более обыкновенный Есенин почти не выделялся на улице из толпы. Но при близком общении он сразу раскрывался как обаятельный и чрезвычайно привлекательный человек. С его ясным и по-настоящему красивым лицом, с его светло-голубыми глазами и пшеничного цвета, разделенными пробором кудрями очень гармонировал серый костюм. По проспекту он шел легкой походкой, во всей его внешности сквозила благородная простота, он был по-своему статен. В нем не было ничего вызывающего, и меньше всего он был похож на скандалиста. Спокойно шел он по тбилисским улицам и пристально вглядывался в незнакомый город. С первого же дня он крепко подружился с голуборожцами, с ними и проводил главным образом все свое время.
Сергея Есенина сопровождал ленинградский художник Константин Соколов, который очень сблизился с нами, представителями молодого поколения грузинских поэтов. Все дни он проводил с нами, да и ночевал часто у нас - в моей и Николая Шенгелая комнате. Константин Соколов заметил, что мы, молодые поэты, хорошо знаем поэзию Есенина и не прочь были бы познакомиться с ним. Как-то он сказал нам: «Если хотите, приведу сюда Есенина!» Мы опешили. Правда, комната наша была достаточно просторна, но в ней не было никакой мебели, она была просто пуста, и гостям приходилось усаживаться на широкий подоконник. Зато вид из окна открывался отличный. Мы жили на улице Дзнеладзе, из окна виднелась Кура, и наша комната будто создана была для чтения стихов и поэтических бдений.
Через несколько дней, поздно ночью, Соколов привел в нашу комнату Сергея Есенина и, подняв нас с постели, представил нам любимого поэта. Неожиданное появление Есенина повергло нас, хозяев, в смятение. Мы растерянно засуетились, не зная, куда предложить гостям сесть - то ли на кровать, то ли на подоконник, - но гости были в прекрасном расположении духа, явно навеселе, по-видимому только что с какого-то пиршества, и не замечали нашей растерянности. Наконец Колю Шенгелая осенило; и он начал читать стихи гостя:
Мир таинственный, мир мой древний,
Ты, как вечер, затих и присел.
Вот сдавили за шею деревню
Каменные руки шоссе...
И я с облегчением подхватил эстафету:
Мне осталась одна забава:
Пальцы в рот и веселый свист.
Прокатилась дурная слава,
Что похабник я и скандалист...
Есенин и удивился и обрадовался страшно, спросил у Соколова, кто мы такие, и когда тот сообщил, что молодые грузинские поэты, воскликнул: «Они же мои братья!» Оглядевшись и не найдя в комнате точки опоры, он попятился к окну, присел на подоконник и сказал: «Зал великолепен, но, к сожалению, публики маловато! - И начал читать: - «Да, теперь решено, без возврата, я покинул родные поля...» Читал очень тихо, будто сквозь дрему. Потом перешел к следующему - «Я обманывать себя не стану...». Хмель его совершенно прошел. Еще немного поговорив с нами, он стал извиняться и прощаться. Мы проводили гостей до проспекта Руставели.
На второй или третий день мы встретились с Есениным в кафе театра Руставели. Он сидел один за столиком и потягивал кофе. Перед ним были разложены журналы и газеты. Он нас узнал, приветствовал, пригласил к своему столику и снова стал извиняться за ночное вторжение. Затем перешел к поэзии. В журнале, который лежал перед ним (кажется, «Прожектор»), он нашел статью, в которой он, Есенин, причислялся к т.н. крестьянским поэтам. Он возмущался, утверждал, что никогда не был с группой «крестьянских поэтов» - с Петром Орешиным и другими. Говорил, что он просто русский поэт и что не принадлежит ни к какому слою. Он очень горячился, и мы вполне были с ним солидарны. Далее беседа приняла иное направление. Говорили о Маяковском, о Пастернаке и особенно много о Хлебникове. Мы допытывались: как мог очутиться бывший футурист Велемир Хлебников в группе имажинистов, к которой принадлежал и Есенин, что могло быть общего у автора «Смехачей» с имажинистами? Есенин ответил: «Вы думаете, что я был настоящим имажинистом? Я ничего общего не имел с их поэтикой, но дружил с некоторыми из них, и они меня втянули в свою группу. И у Хлебникова поэтика иная, но кое в чем мы ему уступили, и он присоединился к нам. Вообще литературные группировки отжили свой век. Настоящие поэты служат всему народу, а не вкусам той или иной группы. Поэзия - дело народное»
Тут к нам присоединились Тициан Табидзе и Николо Мицишвили, и беседа оборвалась.
Как-то вечером несколько молодых поэтов зашли в ресторан «Химерион». Уселись за большим столом в центре зала и заметили - у углового столика уединенно ужинает Сергей Есенин. Он старался не привлекать внимания окружающих, и, видимо, искал одиночества. Один из нас, молодой поэт, решил во что бы то ни стало пригласить Есенина за наш стол. Мы пытались урезонить товарища, но он заупрямился, несколько раз отсылал обратно заказанные блюда, привередничал и вызвал неудовольствие работников ресторана. Затем он неожиданно опрокинул стол. Вокруг нас собрались повара и официанты, довольно агрессивно настроенные. Есенин, оказывается, следил за поведением нашего товарища и молниеносно очутился среди дерущихся, мгновенно разняв их. Он успокоил повара и официантов, потом пригласил нас за свой столик и сказал: «Я слышал, у вас был недавно вечер, и публики было очень мало, вы бы скандал устроили до вечера - это привлекло бы народ. Такой скандал был бы оправдан, борьба за поэзию - дело благородное, и никто не стал бы вас винить, сегодняшняя же ссора бесцельна и бессмысленна...»
Мы были несколько пристыжены и сконфужены. А Есенин оживился, прочитал отдельные строфы из своих стихов, но чувствовалось, что ему не до кутежа. Вскоре он простился и ушел.
Я не помню точно даты, когда в Доме союзов состоялся вечер Сергея Есенина. Вечер собрал огромную аудиторию. Среди слушателей были грузинские поэты всех поколений. Мы сидели вместе - Николай Шенгелая, Давид Гачечиладзе и автор этих заметок. Выйдя на сцену, Есенин обвел глазами зал и, заметив нас, улыбнулся. Он начал прямо со стихов. Читал тихо и даже робко. Постепенно как бы свыкся с аудиторией, и голос его зазвучал свободнее и сильнее. Чтение поэта было лишено каких бы то ни было декламационных эффектов, и оно больше походило на доверительную исповедь или задушевную беседу со слушателями, чем на артистическое выступление. Читая, он порой проводил рукой по своим золотистым волосам, и тогда лицо его светилось еще большим обаянием. Он мастерски владел разговорной интонацией. Мне даже показалось, что он не обращал особого внимания на ритм и мелодику стиха, что было для нас весьма неожиданным. Читал он искренне, с подлинным вдохновением, и я все больше проникался чувством, что присутствую на поэтической исповеди, а не на чтении-декламации стихов. Поэт прощался с обжитым и привычным с детства и юности миром и как бы с доверительной грустью описывал нам разлуку с ним. Чистый и ясный голос четко и точно выражал его душевное состояние, придавая особую мелодическую силу и напряженность высказанным - именно высказанным - стихам.
В тот вечер было прочитано много. Мне больше всего запомнились «Возвращение на родину», «Письмо к матери», «Русь Советская», «Не жалею, не зову, не плачу...», «Да, теперь решено, без возврата...», «Мне осталась одна забава...». Мы слушали эти стихи, и нам казалось, что поэт одновременно был и юн и немолод, и по-молодому непосредствен и умудрен зрелостью, что и ныне он с легкостью мог раскрывать в стихах всю первозданность восприятия красоты.
После чтения стихов начался оживленный обмен мнениями. Были высказаны и критические замечания. Но я, откровенно говоря, их и не расслышал, настолько был переполнен и опьянен стихами, потрясен и поражен роем ярчайших и ослепительно зримых образов. Помню, Есенин попытался возразить оппонентам, но ответная речь ему не давалась и он просто воскликнул: «Товарищи, не бейте меня, я еще напишу стихи получше!» И прочитал несколько новых стихотворений, вызвав взрыв восторга у слушателей, и сразу после этого смешался с публикой и как бы растворился в ней...
Симон Чиковани
1965
Kandra
Сергей Есенин - НА КАВКАЗЕ
Издревле русский наш Парнас
Тянуло к незнакомым странам,
И больше всех лишь ты, Кавказ,
Звенел загадочным туманом.
Здесь Пушкин в чувственном огне
Слагал душой своей опальной:
«Не пой, красавица, при мне
Ты песен Грузии печальной».
И Лермонтов, тоску леча,
Нам рассказал про Азамата,
Как он за лошадь Казбича
Давал сестру заместо злата.
За грусть и жёлчь в своем лице
Кипенья желтых рек достоин,
Он, как поэт и офицер,
Был пулей друга успокоен.
И Грибоедов здесь зарыт,
Как наша дань персидской хмари,
В подножии большой горы
Он спит под плач зурны и тари.
А ныне я в твою безглядь
Пришел, не ведая причины:
Родной ли прах здесь обрыдать
Иль подсмотреть свой час кончины!
Мне все равно! Я полон дум
О них, ушедших и великих.
Их исцелял гортанный шум
Твоих долин и речек диких.
Они бежали от врагов
И от друзей сюда бежали,
Чтоб только слышать звон шагов
Да видеть с гор глухие дали.
И я от тех же зол и бед
Бежал, навек простясь с богемой,
Зане созрел во мне поэт
С большой эпическою темой.
Мне мил стихов российский жар.
Есть Маяковский, есть и кроме,
Но он, их главный штабс-маляр,
Поет о пробках в Моссельпроме.
И Клюев, ладожский дьячок,
Его стихи как телогрейка,
Но я их вслух вчера прочел -
И в клетке сдохла канарейка.
Других уж нечего считать,
Они под хладным солнцем зреют.
Бумаги даже замарать
И то, как надо, не умеют.
Прости, Кавказ, что я о них
Тебе промолвил ненароком,
Ты научи мой русских стих
Кизиловым струиться соком.
Чтоб, воротясь опять в Москву,
Я мог прекраснейшей поэмой
Забыть ненужную тоску
И не дружить вовек с богемой.
И чтоб одно в моей стране
Я мог твердить в свой час прощальный:
«Не пой, красавица, при мне
Ты песен Грузии печальной».
Сентябрь 1924, Тифлис
Т. Ю. ТАБИДЗЕ
С. ЕСЕНИН В ГРУЗИИ
В своем «Путешествии в сказочную страну» Кнут Гамсун пишет, что русские императоры возвели в обычай ссылать опальных поэтов на Кавказ, но Кавказ из места ссылки превращался для поэтов в источник вдохновения. Нетрудно догадаться, что здесь говорится о Пушкине и Лермонтове.
Еще больше связана с Грузией судьба третьего поэта той же романтической эпохи - А. Грибоедова, похороненного в Тифлисе.
Пушкин имел, несомненно, очень поверхностное представление о тогдашней Грузии, его «Путешествие в Арзрум» полно курьезов, но зато в чистой лирике он оставил неувядаемой прелести образцы: «На холмах Грузии...», «Не пой, красавица, при мне...».
После Пушкина Грузия как бы по традиции вдохновляла многих русских поэтов. Во время войны потянуло в Грузию К. Бальмонта. Он еще до приезда в Грузию, в Океании на пароходе перевел пролог поэмы Руставели «Витязь в барсовой шкуре». Впоследствии Бальмонт и Валерий Брюсов как будто разделили «сферу влияния» на Кавказе: Бальмонт - переводом Руставели, а В. Брюсов - превосходной книгой «Поэзия Армении»...
В книге «Видение древа» Бальмонт продолжал песню Пушкина о Грузии.
По стопам предшественников шел и Сергей Есенин. Пример Пушкина влек и его на Кавказ. Из книги А. Мариенгофа об С. Есенине видно, что первое впечатление путешествия на Кавказ прошло для поэта не отмеченным особой силой. По поводу этой первой поездки С. Есенин пишет одной своей знакомой в Харьков:
«Сегодня утром мы из Кисловодска выехали в Баку, и, глядя из окна вагона на эти кавказские пейзажи, внутри сделалось как-то тесно и неловко. Я здесь второй раз в этих местах и абсолютно не понимаю, чем поразили они тех, которые создали в нас образы Терека, Казбека, Дарьяла и все прочее. Признаться, в Рязанской губ. я Кавказом был больше богат, чем здесь. Сейчас у меня зародилась мысль о вредности путешествий для меня. Я не знаю, что было бы со мной, если б случайно мне пришлось объездить весь земной шар? Конечно, если не пистолет юнкера Шмидта, то, во всяком случае, что-нибудь разрушающее чувство земного диапазона»3.
Затем в письме описывается трогательный случай, как жеребенок около станции Тихорецкой хотел догнать поезд. Из этого эпизода вылилась впоследствии лучшая поэма Есенина «Сорокоуст»:
Милый, милый, смешной дуралей,
Ну куда он, куда он гонится?
Неужель он не знает, что живых коней
Победила стальная конница?..
В этот период Есенин приезжал в Тифлис, но мы с ним не встречались, и если бы не воспоминания А. Мариенгофа, то о первом пребывании поэта в Тифлисе мы так и не знали бы совершенно.
Но иным приехал в Грузию С. Есенин в сентябре 1924 года. Тогда он безусловно находился в зените своего творчества.
До этого С. Есенин уже успел побывать в Европе и Америке. Но что могла дать его мятущейся душе иссушенная поэзия Запада? Он сам рассказывал, что никогда раньше не чувствовал такой суеты и холода, как именно в тот период.
Внешний успех на Западе не излечил его внутреннего кризиса, и он вместо успокоения чувствовал какое-то ожесточение. Ему хотелось сразу наверстать пропущенное вдохновение, он чувствовал неиссякаемый творческий голод. Из уже достаточно собранных материалов для биографии поэта можно уследить, что грузинский период творчества С. Есенина был одним из самых плодотворных: за это время он написал чуть не треть всех стихов последнего времени, не говоря уже о качественном их превосходстве. В первый же день приезда в Тифлис он прочел мне и Шалве Апхаидзе свое «Возвращение на родину». И стихи и интонации
...голоса сразу показали нам, что поэт - в творческом угаре, что в нем течет чистая кровь поэта.
В этот приезд С. Есенин сознательно стремился порвать со старым образом жизни. Видно было, что кабацкая богема ему до боли надоела, но он еще не находил сил вырваться из ее оков:
И я от тех же зол и бед
Бежал, навек простясь с богемой...
Поэт благодарит Кавказ: он научил его русский стих «кизиловым струиться соком», - и дает как бы клятву:
Чтоб, воротясь опять в Москву,
Я мог прекраснейшей поэмой
Забыть ненужную тоску
И не дружить вовек с богемой...
Ему не удалось сдержать своего слова, но зато отдельные строки из того же «На Кавказе» оказались пророческими:
А ныне я в твою безгладь
Пришел, не ведая причины:
Родной ли прах здесь обрыдать
Иль подсмотреть свой час кончины!
Кавказ, как когда-то для Пушкина, и для Есенина оказался новым источником вдохновения. В отдалении поэту пришлось много передумать, в нем происходила сильная борьба за окончательное поэтическое самоутверждение. Он чувствовал наплыв новых тем, он хотел быть «настоящим, а не сводным сыном в великих штатах СССР». Но для рождения новых тем нужно, чтобы старые темы и мотивы испепелились, - и вот именно в эту пору Есенин кончил свои крестьянские и деревенские напевы, он с кровавой болью расставался с старым своим деревенским миром, чтобы перейти к большой «эпической теме». Здесь, в Тифлисе, на наших глазах писались эти мучительные стихотворные послания «К матери», «К сестре», «К деду» и их воображаемые ответы. Все эти стихи построены на контрастах: на юге в бесснежную тифлисскую зиму поэт почти с неприязнью вспоминает рязанскую зиму:
Как будто тысяча
Гнусавейших дьячков,
Поет она плакидой -
Сволочь-вьюга!
И снег ложится
Вроде пятачков,
И нет за гробом
Ни жены, ни друга!
Здесь нет возможности описать все встречи с поэтом: много в них интимного, многое лишено широкого общественного интереса, многого просто не уместить, но есть и многое важное для советской общественности - я имею в виду взаимоотношение русских и грузинских поэтов. У меня со стенографической точностью воспроизведены для подготовляемой об С. Есенине книги беседы на эту тему на банкете, устроенном в честь С. Есенина. Есенин вскоре ответил на эти беседы стихотворением «Поэтам Грузии».
В письмах ко мне из Москвы С. Есенин писал, что зима в Тифлисе навсегда останется лучшим воспоминанием. В следующую зиму он собирался опять засесть в Тифлисе и запасался охотничьим ружьем, чтобы ходить на кабанов и медведей. Этому не суждено было сбыться.
В Москве С. Есенин много рассказывал о тифлисской жизни. Об этом мы узнали через В. И. Качалова в его последний приезд в Тифлис (вместе с художественниками). Есенин не переставал думать о приезде в Тифлис и о встречах с друзьями. Грузинские поэты ответили ему взаимной любовью: Сандро Шаншиашвили и Валериан Гаприндашвили переводят Есенина на грузинский язык; выходит в переводе Цецхладзе поэма «Анна Снегина». Сам Есенин несколько раз собирался приняться за переводы грузинских поэтов, учитывая важность этого дела для обоюдного культурного сближения, но и этому не пришлось сбыться. Несомненно, для осуществления этого крупного культурного дела, кроме желания русских и грузинских поэтов, нужен более внушительный общественный почин.
Есенин был в Грузии в зените своей творческой деятельности, и нас печалит то, что он безусловно унес с собой еще неразгаданные напевы, в том числе и напевы, навеянные Грузией. Ведь он обещал Грузии - о ней «в своей стране твердить в свой час прощальный».
<1927>
Г. Н. ЛЕОНИДЗЕ
Я вижу этого человека.
Бурная и дерзкая молодость наша осталась позади... Пришло время воспоминаний, и я все чаще тревожу свою память, вызывая из прошлого образы друзей и собратьев. Среди них встает передо мною человек чарующей силы и неотразимого обаяния - большой русский поэт Сергей Есенин. Я будто слышу его голос, звучавший сорок с лишним лет назад:
Я - северный ваш друг
И брат!
............
Поэты Грузии,
Я ныне вспомнил вас,
Приятный вечер вам,
Хороший, добрый час!..
Товарищи по чувствам,
По перу,
Словесных рек кипение
И шорох,
Я вас люблю,
Как шумную Куру,
Люблю в пирах и в разговорах.
Вижу его ясное лицо, его улыбку, проникающую в стихи, озаряющую строчки...
Взволнованным откликом крепкой любви отвечали мы ему - поэту, объявшему музыку нашего времени и нашей молодости. С незапятнанной чистотой белой березы возникает он перед моими глазами - ясный, синеглазый, добрый товарищ по чувствам, по перу. <...>
...Итак, в сентябре 1924 года бакинский поезд привез Сергея Есенина в Тбилиси. Каждого вновь прибывшего к нам поэтического гостя первыми встречали, как правило, Паоло Яшвили и Тициан Табидзе. Паоло был гостеприимным хозяином, Тициан - подлинным Авраамом любого пиршества поэтов. И вряд ли кто из гостей мог миновать Тициана Табидзе. Он в этом отношении продолжал традицию прославленного поэта, друга и тестя Грибоедова - Александра Чавчавадзе, и знаменательно, что он по воле случая жил именно там, где когда-то стоял дом Александра Чавчавадзе. И не случайно, что Сергея Есенина первым встретил как раз Тициан, мгновенно с ним крепчайше сдружившийся. Как впоследствии вспоминал Тициан Табидзе, он и Шалва Апхаидзе были первыми грузинскими слушателями Есенина, с ходу прочитавшего им недавно написанное «Возвращение на родину».
Есенин остановился сначала в гостинице «Ориант» (нынешний «Интурист»), затем несколько дней гостил в семье Тициана и, наконец, перебрался к своему другу Николаю Вержбицкому - журналисту из газеты «Заря Востока». В «Орианте» и увидел я его впервые красивым, двадцатидевятилетним, с уже выцветшими несколько кудрями и обветренным лицом, но задорно-синеглазым и по-детски улыбчивым, хотя и не без складки усталости на этой доброй и доверчивой улыбке. О нем сразу создалось впечатление, вскоре навсегда закрепившееся, как о кристально-чистом человеке подлинно рыцарской натуры, тонкой и нежной души. Душевный контакт с ним установился мгновенно, и тогда исчезли все барьеры, дружба вспыхнула, как пламя, но не для того, чтобы погаснуть, а все сильнее и сильнее разгораться. Он очень мало и плохо знал Грузию до приезда к нам, но тем ненасытнее оказалась его любознательность и жажда познания распахнувшего ему дружеские объятия края и народа, поэтической среды. Известно, какие широкие и интересные замыслы лелеял Есенин, приписавший к одному из своих тбилисских стихотворений выношенный им «тезис» о необходимости дополнить «смычку рабочих и крестьян» «смычкой разных народов». Им были задуманы переводы из грузинской поэзии, он договаривался о редактировании литературного приложения к газете «Заря Востока», он мечтал о создании особого цикла стихов о Грузии, поклявшись в стихах «твердить в свой час прощальный» о ней. Но и ему, увы, как и Маяковскому, оставшемуся «в долгу перед багдадскими небесами», не удалось осуществить многие свои такого рода обширные планы, впервые ими намеченные и осуществленные другими их собратьями из большой семьи русских советских поэтов.
Однако кроме больших и малых планов были большие и малые факты, события, происшествия, эпизоды, связанные с жизнью Сергея Есенина в Тбилиси, в своей совокупности и создавшие у него то настроение, которое продиктовало ему свое послание «Поэтам Грузии», свое письмо к Тициану Табидзе, свое заявление московским друзьям, что время, проведенное в Грузии, было для него одним из прекраснейших в жизни. И пусть несколько обрывков моих воспоминаний осветят хоть некоторые фрагменты картины, которую можно было бы назвать - «Есенин в Грузии».
1. СТИХИ, КОТОРЫМ 2000 ЛЕТ, И КИЗИЛОВЫЙ СОК
Мы выходим из известного лагидзевского магазина фруктовых вод и видим там же, у входа, примостившегося слепого чонгуриста, напевающего самозабвенно какую-то наивную грузинскую песенку:
Ну и что же, что я черна -
Я ведь солнцем опалена!
Я такой же, как все, человек -
Богом создана и рождена!..
- Что он поет? - спрашивает Есенин.
- Библию.
- Как? - поразился он.
- Песнь песней Соломона.
И я напоминаю ему: «Черна я, но красива, как шатры Кидарские... Не смотрите на меня, что я смугла; ибо солнце опалило меня!..» А он поет это как вчерашнюю любовную песенку, не подозревая, что ей две тысячи лет.
- Как это удивительно! - и, задумавшись, долго смотрит на меня улыбаясь.
В связи с водами Лагидзе я хочу вспомнить, что особенно привлекал нас как бы кровоточащий кизиловый сок. Есенин также пристрастился к нему, и мне кажется, что по какой-то, возможно, несознательной ассоциации именно этому лагидзевскому изделию обязан своим происхождением один образ из заключительной строфы есенинского «На Кавказе»:
Прости, Кавказ, что я о них
Тебе промолвил ненароком,
Ты научи мой русский стих
Кизиловым струиться соком.
2. ГДЕ СПАЛ БАРС
...Тициан Табидзе заинтересовал Есенина поэзией Важа Пшавела. Читал ему по-грузински и тут же делал устный подстрочный перевод. Есенин сходил с ума: волновался, метался, не находил себе места... А Тициан все подбавлял и подбавлял жару. У Есенина от восхищения на лоб лезли глаза. Он был рад совпадению своего и Важа отношения к зверю, к природе.
- Вот где спал барс! - воскликнул он. - Это я должен перевести! - поклялся Есенин.
Доживи он свой век - у нас были бы есенинские переводы Важа Пшавела. Я уже говорил, что Есенин собирался переводить грузинских поэтов.
- Я буду вашим толмачом в России, - говорил он.
3. НА ТБИЛИССКИХ УЛИЦАХ
Он любил бродить по тбилисским улицам. Почтительно беседовал с простым народом; расспрашивал о многом. Его с радостью встречали. Как свой человек, забредал он в тбилисские духаны, спускался в погреба. Как-то случайно я заметил его перед небольшим подвальчиком невдалеке от места, где ныне высится гостиница «Сакартвело». Он пытался вмешаться в какую-то драку. Я крикнул ему.
- Смотри, Сергей, Христофора Марло убили в кабацкой драке!
4. ТРАУР И ТОРЖЕСТВО ПОЭЗИИ
Влюбленный в русскую песню, сам отличный певец, он очень полюбил и наши напевы. Особенно нравилась ему «Урмули» (аробная). Не помню, слышал ли он божественное исполнение Вано Сараджишвили, но похороны этого «грузинского соловья» совпали с пребыванием Есенина в Тбилиси и потрясли его своей грандиозностью. Это был подлинно национальный траур. Но в тот же день был назначен есенинский вечер, и поэт был уверен, что вечер сорвется. Каково же было его удивление, когда зал Совпрофа, где он должен был читать стихи, оказался буквально переполненным. Публика восторженно приняла любимого поэта. Есенин читал великолепно. Траурный полдень и поэтический вечер этого дня надолго объединили в сознании тбилисцев два редких самородных таланта - Сергея Есенина и Вано Сараджишвили.
После чтения стихов разгорелся диспут, как это часто бывало в те годы. На этом диспуте, между прочим, выступил какой-то заезжий критик - фразер и пошляк, обвинивший поэта в пристрастии к гитаре, тальянке, гармонике, а также в «эксплуатации скандалов». Эти надоедливые укусы длились довольно долго, но Есенин выслушал все с завидным терпением. Наконец он начал отвечать ему. Поднял голову, всмотрелся в потолок и затем обратился к оппоненту (слова Есенина со стенографической точностью записал журналист Г. Бебутов), указав на лепные украшения потолка: «Вот посмотрите на эти инкрустации. Их много, но они, по сути дела, украшения - не главное. Я не согласен с теми, которые в моих стихах видят только то, что я сам считаю случайным и наносным». Лично я помню и не столь сдержанную реплику Есенина по тому же адресу - «Фразер и пошляк!»
5. ЕСЕНИН И «ЗАРЯ ВОСТОКА»
...Как-то с особенной четкостью вспоминается Есенин на проспекте Руставели со своей легкой походкой, всегда гладко выбритый, в опрятном сером костюме, с тростью в руке и в кепи. Через шею перекинут полосатый шарф. Так он шествовал по нашему любимому проспекту, особенно часто встречаясь с нами именно там. Одной из причин такого «завсегдатайства» было и то, что именно на этом проспекте находились книжное издательство и редакция газеты «Заря Востока». Есенин носил туда свои стихи (ведь большинство его «болдинских» стихов публиковалось в «Заре Востока»), в Тбилиси же издал он книгу новых стихов «Страна советская». И наконец, «Заря Востока» была средоточием почти всех русских друзей Есенина в Тбилиси. Недаром он писал в одном из своих шуточных экспромтов:
Ирония! Вези меня! Вези!
Рязанским мужиком прищуривая око,
Куда ни заверни - все сходятся стези
В редакции «Зари Востока».
И газета, и тем более издательство выручали Есенина в минуты финансовых «кризисов», которые в те времена были явлением нередким.
Авансы и кредиты всегда были там к его услугам. В «Заре» Есенина по-настоящему любили и ценили. Недаром собирался он стать редактором литературного приложения к «Заре Востока».
Когда скончался Есенин, газета «Заря Востока» в своем траурном объявлении назвала поэта своим «сотрудником и товарищем».
6. СОН ЕСЕНИНА
...В один из пасмурных ноябрьских дней, кажется, это было воскресенье, Паоло, Тициан, Есенин и я долго бродили по старому Тбилиси, в районе Метехской крепости и знаменитых серных бань. Потом там же пообедали и все вернулись во Дворец писателей. Все мы были навеселе. Вдруг Есенин заявил, что хочет прыгнуть с балкона вниз. Паоло испугался, начал умолять Сергея, чтобы он не делал этого. А тот и слушать не хотел. Тогда Паоло, разозлившись, крикнул ему:
- Пожалуйста, прыгай!
Есенин засмеялся и прыгать, конечно, не стал.
Опустились сумерки. Но нам было так хорошо вместе, что не хотелось расставаться. Решили не разлучаться и ночью. Далеко за полночь легли - Тициан в кресло, Паоло, Есенин и я - на полу, где был разостлан ковер. Под утро Есенин начал во сне плакать. Мы стали его будить, но безуспешно.
Утром, когда все мы проснулись, я спросил:
- Не сон ли дурной видел? Почему плакал?
Есенин грустно ответил:
- Да, действительно страшный сон видел. У меня две сестры - Катя и Шура. Один я о них забочусь. Помогаю как могу, всегда о них думаю. Привез я их в Москву. Сейчас они там, а кто знает, как живут... И вот вчера видел сон: им трудно, они ждут моей помощи, протягивают ко мне руки... Представляете?..
И на глазах у него выступили слезы.
- Сегодня же достану тебе денег! - воскликнул взволнованный Паоло. Он действительно мог помочь в беде товарищу. Все мы пошли в издательство «Зари Востока». Там Паоло все уладил: с Есениным заключили договор на издание книги его новых стихов и сразу же дали аванс. Помню, как Есенин послал по телеграфу деньги сестрам.
...К сожалению, мне не удалось встретиться с сестрами Есенина, чтобы рассказать им этот трогательный эпизод.
7. ХАШИ И КЕПКА. РУЖЬЕ ПО КАБАНАМ
А вот два веселых комментария к письму Есенина Тициану Табидзе.
Как-то всю ночь напролет кутили мы на тбилисской окраине Ортачала в знаменитом духане Чопурашвили. На рассвете, как полагалось, поехали опохмеляться в хашную. Есенин еще не знал вкуса хаши, и поэтому Паоло сильно нервничал из-за того, что заветное блюдо запоздало (мы явились слишком рано, и хаши еще варился). Наконец Паоло не выдержал и, ко всеобщей радости, бросил в кипящий котел кепку Валериана Гаприндашвили. Особенно ликовал Есенин. Об этом случае он и упоминает в своем письме. Этому же забавному эпизоду посвящены строки из стихотворения Тициана Табидзе.
Пьяный Паоло варил на рассвете
Кепку свою в прокопченном котле...
Но строки эти там звучат в очень горьком контексте, и стихи написаны на смерть Есенина:
Ночью мы были у Чопурашвили.
Вспомнив тебя, надрывался орган.
Брату не скажешь о горестной были,
О горечи незарубцованных ран...
...А что касается просьбы Есенина к Тициану - выяснить у Паоло Яшвили номер ружья для охоты на кабанов, то, грешным делом, мне всегда чудились в этом отголоски тартареновых мечтаний...
8. ДУЭЛЬ
...Главное впечатление, которое оставлял Есенин в свою бытность в Тбилиси - это неуемная жизнерадостность, почти детская способность полностью отдаваться чистой радости. И чтобы веселее закончить эти мои отрывочные воспоминания, я перескажу один характерный случай.
Захожу к нему раз вечером в гостиницу «Ориант». Он был один, печален, но при виде меня вскочил и крикнул мне возбужденно:
- Гогла, я вызываю тебя на дуэль! Называй секундантов!
- В чем дело, почему?
- Завтра в шесть часов утра, на Коджорском шоссе!
- Я не понимаю, что за детский разговор!
- Не волнуйся, будем стреляться холостыми, а на другой день газеты напечатают, что дрались Есенин и Леонидзе, понимаешь? Неужели это тебя не соблазняет?
Я засмеялся, и вскоре мы переменили тему разговора. Он совершенно забыл о «дуэли». Позднее он, оказывается, с таким же предложением обратился к Сандро Шаншиашвили...
Такими были некоторые грани этого удивительного человека. Таким он остался в моем сознании, в моей памяти... И думая о нем, вороша прошлое, воскрешая дорогие образы моей молодости, я чаще, чем кого бы то ни было, вызываю навсегда дорогой облик Сергея Есенина. И как часто хочется мне крикнуть его же словами из одного его изумительного монолога: «Я хочу видеть этого человека!»
<1965>
Есенин С. А. Письмо Табидзе Т. Ю., 20 марта 1925 г. Москва // Есенин С. А. Полное собрание сочинений: В 7 т. - М.: Наука; Голос, 1995-2002.
Т. 6. Письма. - 1999. - С. 206.
Т. Ю. ТАБИДЗЕ
20 марта 1925 г. Москва
Милый друг Тициан! Вот я и в Москве. Обрадован страшно, что вижу своих друзей, и вспоминаю и рассказываю им о Тифлисе. Похождения наши здесь уже известны вплоть до того, как мы варили кепи Паоло в хаши.
Грузия меня очаровала. Как только выпью накопившийся для меня воздух в Москве и Питере - тут же качу обратно к Вам, увидеть и обнять Вас. В эту весну в Тифлисе, вероятно, будет целый съезд москвичей. Собирается Качалов, Пильняк, Толстая и Вс. Иванов. Бабель приедет раньше. Уложите его в доску. Парень он очень хороший и стоит гостеприимства. Спроси Паоло, какое нужно мне купить ружье по кабанам. Пусть напишет №.
Передай привет всем моим добрым друзьям - Паоло, Робакидзе, Леонидзе и Гаприндашвили. Поцелуй руку твоей жене и дочке и, если не трудно, черкни пару слов.
Брюсовский, д. 2, корпус «Правды» А, кв. 27, С. Есенину.
20/III. 25.
Примечания
1. 208. Т. Ю. Табидзе. 20 марта 1925 г. (с. 206). - Журн. «Цискари», Тбилиси, 1957, № 1, с. 148, в статье Ш. Деметрадзе (на груз. яз.) «Сергей Есенин в Грузии», с необозначенным (перед фамилией Леонидзе) пропуском фамилии «Робакидзе». Вплоть до настоящего времени воспроизводилось в печати по первой публикации. Полностью публикуется впервые.
Печатается по автографу (Литературный музей им. Г. Леонидзе Министерства культуры Грузии, г. Тбилиси).
Текст проверен сотрудницей Государственной архивной службы Грузии Э. Чубинидзе.
С Т. Ю. Табидзе, одним из основателей литературного объединения «Голубые роги», Есенин познакомился по приезде в Тифлис в сент. 1924 г. С первой же встречи между поэтами установились тесные дружеские отношения. На смерть друга Т. Табидзе откликнулся проникновенным стихотворением «Сергею Есенину» (см. сб. «Венок Есенину», М., 1988, с. 64-65). Известны воспоминания Т. Табидзе «С. Есенин в Грузии», впервые опубликованные в З. Вост., 1927, 6 янв. (см. Восп., 2, 191-194). Есенин подарил Т. Табидзе Стр. сов. с дарственной надписью: «Милому Тициану в знак большой любви и дружбы. Сергей Есенин. Тифлис. Фев. 21/25» (Юсов-96, с. 199).
2. ...как мы варили кепи Паоло в хаши. - Поэт Г. Н. Леонидзе так пояснил эти слова: «Как-то всю ночь напролет кутили мы на тбилисской окраине Ортачала в знаменитом духане Чопурашвили. На рассвете, как полагалось, поехали опохмеляться в хашную. Есенин еще не знал вкуса хаши, и поэтому Паоло <Яшвили> сильно нервничал из-за того, что заветное блюдо запоздало (мы явились слишком рано, и хаши еще варился). Наконец, Паоло не выдержал и, ко всеобщей радости, бросил в кипящий котел кепку Валериана Гаприндашвили. Особенно ликовал Есенин. Об этом случае он и упоминает в своем письме. Этому же забавному эпизоду посвящены строки из стихотворения Тициана Табидзе <„Сергею Есенину", пер. Л. Озерова>:
Пьяный Паоло варил на рассвете
Кепку свою в прокопченном котле...»
(Восп., 2, 206).
3. Спроси Паоло, какое нужно мне купить ружье по кабанам. Пусть напишет №. - «В следующую зиму он собирался опять засесть в Тифлисе и запасался охотничьим
ружьем, чтобы ходить на кабанов и медведей. Этому не суждено было сбыться» (Т. Табидзе; Восп., 2, 194).
Г. Н. Леонидзе в связи с этим заметил: «... что касается просьбы Есенина к Тициану - выяснить у Паоло Яшвили номер ружья для охоты на кабанов, то, грешным делом, мне всегда чудились в этом отголоски тартареновых мечтаний...» (Восп., 2, 206).
4. Поцелуй руку твоей жене и дочке... - Жена Т. Ю. Табидзе - Нина Александровна, врач. Есенин подарил ей Стр. сов. с надписью кровью: «Люби меня и голубые рога. Сергей Есенин» (Юсов-96, с. 198).
Дочь Т. Ю. Табидзе - Танит (Танаис) Тициановна. Многие годы работала преподавателем, ныне на пенсии.
Н. А. Табидзе вспоминала: «Живя в Тбилиси, Есенин часто бывал у нас уже как свой и близкий человек. <...> Когда утром Есенин вышел из комнаты Тициана, где он спал, в столовую, моя трехлетняя дочурка, увидев его, - с волосами цвета спелой ржи, как бы обсыпанного золотою пылью, - воскликнула, всплеснув ручонками:
- Окрос пули!
„Золотая монета" - в нашем доме так за ним это прозвище и осталось. Видно было, что ему это нравилось, и, играя с моей девочкой, он все заставлял ее повторять: „Окрос пули" - „Золотая монета".
Андрей Белый в своей книге „Ветер с Кавказа", написанной уже после смерти Есенина, вспоминает, что будто бы это я назвала Есенина „Золотой монетой", но нет - не я, а моя маленькая дочурка» (Восп., 2, 195, 196).
О взаимоотношениях Есенина и Тициана Табидзе см. также: Асатиани Г. Тициан Табидзе. Тбилиси, 1958, с. 3, 12; Балуашвили В. Знаменосец дружбы. - Журн. «Литературная Грузия», 1965, № 9, сент., с. 66; Богомолов И. Сергей Есенин и Грузия. - НС, 1975, № 10, окт.,
с. 170-179; Кошечкин С. «„Милый друг Тициан!": Из цикла этюдов „За есенинской строкой"». - Сб. «Поэзия». М., 1980, вып. 27, с. 37-39; Васадзе А. Стих - обвал снегов / О стихотворении Т. Табидзе «Сергею Есенину». - Журн. «Литературная Грузия», 1981, № 6, июнь, с. 178-179.
|  |
|
|
Комментариев нет:
Отправить комментарий